0

Из Записок Ахотнека – 2. Аффтар: Георгий Вартанович Палотендзе| Афтар: Г. В. Палотендзе

 
Кунака тогда я так и не сыскал. Взял себе на память его торбаса и кухлянку. Пусть и старенькие да потертые, служат мне исправно, особенно когда високо в горах. А с буквами на листиках – беда: того и гляди, бумажки в прах рассыпятся, вот и спешу переложить в пиксели. Так что текст не мой. Читайте:

Чукотский Ахотнек Рза Бикицер

Русский Паганини

Часть вторая

Заниматься в классе струнных народных инструментов было весело. Народу разного училось много, были пацаны-балалаечники, юноши-гитаристы и даже барышни-домристки, некоторые – ну прямо очень хорошенькие. Веселее всего было ходить по воскресеньям репетировать и играть в оркестр.

Да-да, дорогой фтыкатель, в оркестр. К несчастью, аффтар был вынужден посещать деспотическую савеццкую музыкальную школу с ее кровавой системой музвоспитания. Это были вам не нынешние человеколюбивые уроки музыки, когда за ваши деньги к вам прямо на дом приезжает отставного кота гитарист и полгода учит вашего короеда пилить на одной струне Смог Он Зе Вотэр. Электричества у вас много, комбик орет на всю квартиру, а учитель говорит тихо и вкрадчиво (пряча в карман вкусно пахнущие бумажки), что у короеда есть, есть! определенные задатки, надо только развить, потребуется, правда, некоторое время...

Савеццкий музыкант, хоть скрипач, хоть дударь, был обязан знать музыкальной грамоте, петь и дирижировать, изучать музлитературу и уметь на фортепианах, для чего всем преподавались различные обязательные предметы, от сольфеджио до общего фано. Но, самое главное, наш савеццкий музыкант должен был уметь работать в коллективе, для чего всех заставляли по воскресеньям ходить на хор. Вот тут меня эта говенная Красная Гвоздика и пристигла.

Дискант у меня к тому времени стал уже, какбе, неустойчив, оттого определили меня аж в четвертые голоса, и вынужден был я утробно выпевать мелодический маразм и поэтическую ахинею. Быстро, к счастью, закончилось, но на гвоздики, особенно красные, с тех самых пор смотреть без рвотных позывов не могу.

Спасло меня значительно возросшее со временем балалаечное мастерство, отчего я достаточно скоро был взят в оркестр. А попавший в оркестр на хор уже не ходит – с Дону выдачи нет!

Ух и жарили ж мы! И Коробейников, и Йихав Козак За Дунай, и вальцы, и марши... Но самым! Самым блять коронным номером был Светит Месяц.

Вы знаете, что такое Светит Месяц? Нет, вы не знаете, что это такое, Что-Это-За-Пьеса для музыканта-народника. Для нас, по крайней мере, и для нашей публики эта разухабистая, по некоторым сведениям – не совсем приличествующая к вокальному исполнению песня с ее вариациями была, как Севильский для оперников, как Райзинг Форс для Мальмстейна, как Постой Паровоз для блатняка. Она игралась в конце каждой, особенно – неудачной и выматывающей, репетиции, она рубалась в конце каждого концерта и вводила как публику (ну представьте себе – сидят на стульчиках шибздики в белых рубашечках и хуячат на каких-то деревяшках нипадеццки), так и исполнителей в, как тогда писали в Пионэрской Правде, «пагубное состояние экстаза». По большому счету, все репетиции и все номера в концертах имели смыслом только одно: жахнуть заключительный аккорд («хрряп!» – как говорил Учитель) в Светит Месяце.

Посадив меня вначале во второй ряд первых балалаек, Учитель стал затем меня пересаживать на вторые партии и на более грубые инструменты. Хороший музыкант, - говорил он, - должен пройти все инструменты в оркестре, чтобы понимать значение каждого и своего собственного. От этого он будет хорошо чувствовать весь ансамбль.

Так оказались в моих руках балалайка-секунда, а затем и балалайка-бас. Но венцом креативности Учителя стало мое появление за балалайкой-контрабасом, на которой в нашем оркестре никто и никогда раньше не играл. Это такой бегемот размером с дверь. Хотя, по ширине он не во всякую дверь-то и пролезет, вот разве только бочком... Зверь стоял без движения в углу нашего класса, наводя ужас толщиной витых медью струн и размером лежавшего рядом на полочке кожаного медиатора. На первой репетиции с применением контрабаса было эмпирически установлено, что для его переноса из класса в зал требуются три ученика.

Аплодисман начинался сразу, как только раздвигался занавес, и не смолкал до конца нашего номера, переходя в овацию. Белобрысенький шкет, стоявший за упертым одним рогом в пол монстром, не только его удерживал, но еще и управлял им, извлекая оттуда рев Ктулху. Это доставляло. Про Ктулху, впрочем, как и про разрыв шаблона, тогда еще никто не знал, как не знали зрители и того, что я стою (остальные оркестранты сидят) не столько для концентрации на себе внимания зала, сколько потому что, сидючи, не в состоянии как следует обнять бегемота и дотянуться до верхних ладов.

А концертов было не так уж и мало. И шефские, по предприятиям, и агитационные, перед выборами (да сэр, именно так, сэр, именно оттуда, сэр, у нынешней пропаганды ноги растут), и, самое главное – отчетные. Ну, это когда раз в полгода детки сообща показывали родителям, типа – отчитывались, чему успели научиться, есть ли прогресс, поставлена ли уже рука у аккордеониста, берет ли уже кларнетист звук горлом, достаточно ли уже вывихнуты налево челюсти у скрипачей и т.д.

Причем, если зимний полугодовой отчетный концерт был себе так-сяк, осетриной второго сорта, а иногда и вообще не проводился, то весенний, в конце мая, по результатам года – ать те ну те, извольте подать свежайшего и высшей категории. В концертном зале музшколы собирались лучшие люди города (то есть почти все, у кого детишки хоть что-то клымали), да и все ученики почти обязательно присутствовали, а многие и играли, и это был праздник, с цветами и слезами, директорскими речами, напутствиями педагогов, ну, вы понели.

Но событие, о котором пойдет речь, было совершенно из ряда вон выходящим. Это был пиздец пиздецов, сразу третий после полета Гагарина и фильмов о Фантомасе.

Это был майский отчетный концерт, посвященный 25-летию (!!!111АДИНадин) музыкальной школы, вот почему готовилась самая мощная программа, ожидалось самое большое количество гостей, привлекались самые лучшие силы, выдумывались необыкновенные фишки, и репетиции всех классов шли внепланово, чуть ли не каждый день.

Именно наш класс струнных народных именно наш Учитель дрючил нещадно, потому что он решил, а мы согласились, что в этом концерте оркестр будет сидеть без пюпитров и, стал быть, без нотных листов. Это понты такие, чтобы все зрители сразу прихуели, как только разъедется занавес. Потому все вещи надо было знать наизусть, слева направо, сверху вниз, от любой цифры и вперед, и вперемешку и в обратном порядке тоже.

Но и это было не все. Для того, чтобы добить публику, чтобы она не просто охуела, а пизданулась окончательно и бесповоротно, мы готовили бомбу.

Наша бомба, какбе, состояла из двух частей. Первой был шестилетний сын Учителя Николка с такими же, как у папахена, кудряшками и ростом чуть выше балалайки. Второй неотъемлемой ее частью был неизвестно откуда взявшийся весьма великий бубен, в который Николка изо всех своих сил хуячил на пятой цифре Светит Месяца. И появиться на сцене со своим бубном он должен был неожиданно, только к началу пятой цифры.

Про пятую же цифру следует оговориться особо, потому что это беспезды важно в дальнейшем. Мелодию этого куска вариаций пьесы первые балалайки играли в нашем тексте только на двух верхних струнах, зажимая их большим пальцем. Малышня оставляла нижнюю струну открытой, старшим же настоятельно рекомендовалось этот лязг глушить одним из свободных пальцев.

Ииии! Николка хуячил, мы рубали, грохот бубна заглушал все вероятные огрехи юных дарований: и непопадание в лад, и пукающий звук недозажатой тугой струны, – слажать уже никто не боялся, и потому жахали фортиссимо, не жалея ни пальцев, ни струн. Выходило классно, выходило, как никогда раньше, выходило супер! Даже Учитель, всегда недовольный на репетициях, улыбался, подмигивал, и глаза у него горели. И вот мы были полностью готовы, и хотели этого концерта как можно скорее, потому что огонь пионэрский полыхал в жопе, и невозможно уже было соблюдать омерту и не сметь проболтаться даже родителям про Николку и бубен.

И концерт случился.

Из глубины кулис, куда я был выведен Учителем для снятия предконцертного мандража (а я, пройдя к тому времени все уготованные мне Учителем ступени оркестрового ада, и, видимо, обретя искомую хватку, снова вернулся на круги своя и должен был играть в этом концерте самую что ни на есть первую балалайку), я разглядывал не столько выступавших, сколько публику в зале, пытаясь отыскать родителей. Столько народу в этом зале я не видел никогда! Люди стояли кучно сразу сбоку от сцены, толпа уходила вверх по боковым проходам, огибая переполненные ряды кресел. Как в новом фильме: весь город здесь, и прокурор здесь! Ну, прокурор, может, и дома остался, но секретарь-горком дядя Олэсь Полувидэрко с тетей Галей здесь! Вот они сидят в пятом ряду, ага! а справа от них и мои родители.

Я маленько успокоился и стал думать о том, как здорово дядя Олэсь с тетей Галей, дернув с папой коньячку под овощное рагу, слаженно и напевно выводят на два голоса: Два Ко-ооольоры Моииии, Два Кольорыыыыы!.. Ой, что это я, тьфу-тьфу-тьфу, прочь этот напев, не спутать бы эту фразу с тем, что сейчас будем играть: Ой, Вичором Запизднывся!.. Нот перед нами не будет, как бы не слажать!

Когда занавес закрылся, и на другой его стороне заиграл аккордеонист, мы, на цыпочках расставляя свои стулья, шкурой ощущали, как напрягся зал, и как похуй ему то, что пиликает аккордеон, потому что в программках стояло, и весь зал ждал! и знал весь город! что первое отделение будем сейчас заканчивать мы. Но никто в зале не догадывался, как мы это будем делать! И мы, невидимы, расселись тихохонько, и каждый согревал беззвучно в руках свой инструмент, а я (невидано дело!) – выданный мне неделю назад и хорошо обыгранный дома концертный инструмент самого Учителя!

И занавес пошел, и в центр сцены вышел Учитель в костюме с бабочкой, и поклонился с достоинством Штрауса, и махнул руками...

И плавно плыл вальс, и грохотал марш, и, запизднившийся вичором, плакал украинський парубок, тому що Марийка у кого-сь иншого пид вышнэю отсосала...

Я сидел почти по центру сцены, как и положено наипервейшей балалайке, сразу справа от дирижерствующего Учителя, ближе всех к рампе. Мне было положено выдавать самый лидирующий, самый чистый, самый профессиональный, если это выражение применимо к четвертому классу музшколы, звук. Мы, вместе с полуавтоматическим концертным мегаинструментом Учителя, пока что справлялись, но это была все хуйня. Потому что прямо напротив меня! невидим залу, в левой от зрителя кулисе! в черном костюмчике и белой рубашке с бабочкой! как две капли воды похожий (только в три раза меньше) на своего отца! стоял Николка, с трудом зажимая слева под мышкой (чтобы не звякнул невзначай) огромный бубен!

Щас мы вам дадим, щас...

И вот из-за спины Николки выпорхнула и уверенно простучала небольшими каблучками к центру сцены хорошо созревшая пионэрка в красивом голубом атласном лифчике. Поверх лифчика на ней была надета прозрачная нейлоновая блузка, а сам лифчик был частично закрыт концами алого галстуха, что рождало у зрителя дополнительные буйные ассоциации.

- В обрработке Осипова! Рруская Наррродная Пе-сня... СВЕ-ТИТ! МЕСЯЦ!!!

Поддавая грудью концы галстуха и сверкая упакованными в капрон коленками под новомодной мини-юбкой, пионэрка бойко протопала мимо меня в правую кулису, одарив меня карим, коротким, с поводкой, взглядом и чуть уловимой волной тонкого аромата восхитительного польского дезодоранта. Руки у меня тут же вспотели, и я едва успел вытереть о штанину левую ладонь. И мы врубили!!!

И тема пошла, и рефрен, и вторая цифра, и, на тремоло домр, третья... И рефрен пошел, после четвертой, и уже из-за левой кулисы, высоко, как учили, держа бубен над головой, неловко ступая новыми лаковыми ботиночками, появился Николка... В зале ощутилось явное оживление.

Щьщяссс! Пя-та-я!..

ПАХ!!!

С грохотом пистолетного выстрела на моей балалайке лопнула первая струна.

Она не совсем просто блять лопнула, она-то лопнула, практически, где положено, у подставки, но выметнулась, ссука, сверкающей в прожекторах молнией на всю свою длину налево-вверх, а затем повисла у головки грифа блестящей золотой спиралевидной качающейся соплей. Грохочущий оркестр не заметил потери бойца, но в зале ни у кого не было сомнений в том, что произошло.

А меня было не остановить, потому что я почувствовал себя, как Джими Хендрикс с неожиданно загоревшейся гитарой! Пятая цифра! – думал я, первая струна как раз только мешает! Лупим вместе с бубном дальше! И я продолжил престо фортиссимо на двух оставшихся струнах.

Оживление в зале переросло в хохот.

Увлеченно лабая, я очень скоро ощутил, что пятая цифра закончилась и надо вновь играть рефрен, причем вести мелодию следует на первой струне. Фигня! Я продолжил на двух верхних струнах, водя пальцами по ладам на месте отсутствующей первой. Главное для меня – сыграть вместе со всеми и с бубном финальный аккорд! И осталось уже недолго!

Хохот в зале становился ощутимо воющим.

Тут только и почувствовал я на себе испепеляющий взгляд Учителя. Его глаза требовательно давили: низ-зя! Пре-кра-ти. И я положил обе руки на гриф.

Оркестр доиграл и бубен отзвенел без меня. Заключительный хрряп! сыграли тоже без моего участия. Я от досады не видел и не слышал ничего вокруг себя и на последний поклон поднялся только по рефлексу. Было обидно от того, что вместе со всеми последний аккорд не взял... что дорогущий инструмент сломал... что вовремя не заметил знаков Учителя...

Когда занавес закрыли, Учитель, против моего ожидания, дружелюбно потрепал меня по плечу и сказал: Ну, теперь ты знаешь, ха-ха! как и на концертах струны летят! На этот случай у классного балалаечника (он все же надеялся из меня такого вырастить) должны в левом кармане две запасные струны лежать! Помню, бывало, лопнет струна на концерте, новую быстренько натянешь, настроишь, да еще и пьесу закончишь вместе со всем оркестром!

В перерыве между двумя отделениями концерта в фуайе был развернут буфет по всем правилам общественно-значимых событий периода цветущего застоя. Нехотя пожевав масляную половинку бутерброда, я отдал другую, с гадостной черной икрой, под коньячок папе и сосредоточился на стакане с обожаемым «Вишневым». Мерзопакостное чувство от потери струны и утраты драйва потихоньку уходило. Но было какбе не тут-то и.

Из-за папиной спины возник, сияя зарозовевшими щеками и зазолотившимися глазками, секретарь-горком дядя Олэсь Полувидэрко. Огромной пятерней он не то влепил мне подзатыльника, не то потрепал по шее:

- Ну ты дал, Рзанечка, ха-ха! Ну прям, как Паганини! Ха! Струна – бац! А он – дрым! Она – бац!! А он – играет!!! Охохохохо!

И его огромное пузо заколыхалось, и тонкий кожаный ремешок на штанах натянулся, норовя лопнуть, как давеча моя струна, а тетя Галя Полувидэрко, как всегда, в терцию, поддержала звонкий хохочущий тенор мужа.

Отойдя в сторонку к маме, я, не решаясь спросить ее, ужели так плохо вышло, что люди смеются, поинтересовался, почему это дядя Олэсь меня Паганиной обозвал.

- Паганини. Скрипач был непревзойденный итальянский. Волшебник. Мастер. Некоторые считали, что он был дьяволом. Никто и никогда не смог сравниться с ним. И вот, однажды, перед самым концертом, враги подпилили на его скрипке струны. И прямо на концерте три струны лопнули. Но он сыграл, представляешь, на одной струне то, что должен был играть на четырех!

Сравнение со скрипачом (с каким-то заучкой! ботанеком! поди, он и очкарег еще!) мне совсем не понравилось. Кроме того, меня дико возмущала база сравнения: скрипачу после разрыва струн никто не запрещал продолжать, а мне Учитель дал знак прекратить игру! А не то бы я доиграл до финального хррряпа! Умники, бля, нихера не рубят в музыке, а туда же! Оба-двое Полувидэрок хохочут! Еще попробуйте сказать, что я лажанулся! Я не лажанулся, я-то как раз...

Тут я обнаружил, что двери из фуайе в концертный зал закрываются, свет там гаснет и начинается второе отделение концерта. Вернув пустой стакан из-под «Вишневого» буфетчице, я сунул избитую струнами правую руку в карман и отправился в зал смотреть, как, неприлично растопырив ноги и тряся патлами, выдирает из виолончели жуткие утробные звуки старшая дочь Полувидэрки Циля.

Больше бумаги с текстом в левом торбасе я не нашел. То ли были еще листки, да потерялись, то ли истлели кхуям. И вообще я не знаю, Рза ли это писал, или спиздил где исписанную тетрадку для самокруток... Ну какой блять из чукчи Паганини?

0

На зад   

 

Метки: крео

   Уже высказались (101):





<<>>



Информация
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.
 

Кабинет


Вход для совсем своих:










ТоптОконкурс

Новый конкорц Пасхальный
Падробнасте тута


ТоптОбъявы

сюда можно постить частные объявы типа еду в н-ск, давайте нажремсо или продаю няшных котят мимими. объявы слать на мыло або в двуличку. размещаемое от неразмещаемого администрация, по традиции, отличает на глаз



ТоптОпрос
[все опросы]

Камрад/Пелотка, чо ты хочешь?


Абажраца!

Раскашэлеваемса

калеге хранение/вастанавленее сцаета требуед места на диске. йа иссяк. стирать ужэ большы нечива. нада купить винт. нипрячте ващы денешки пабанкам и углам гугугу

 

Приход взяток из:

Источник: АННДБ б/п
 

Чо твориццо...